Чародей как еретик [ = Чародей-еретик ] - Кристофер Сташеф

— Вот еще, — пробормотал Грац. — Послушный архиепископу священник откажется служить мессу в присутствии царственных еретиков, но отец Боквилва охотно допустит их к святому причастию…

— Вот-вот, — прошептал Гибелли. — Кто ж тогда настоящий еретик? Король или архиепископ?

Он вихрем обернулся к двери и ткнул пальцем в Д'Аугусто — молодой лорд только что вошел в зал.

— Объясни-ка нам, а? Ты, всезнайка, который судит обо всех и вся, ну-ка, скажи! Кто верен Господу — Его Величество или Его Светлость?

Д'Аугусто замер от неожиданности. Затем, недоуменно сдвинув брови, шагнул к столу.

— Не знаю, как можно величать аббата «Светлостью», когда он вверг всех нас в такое смятение духа. Для нас гораздо важнее другой вопрос, милорды. С кем мы? С королем? Или…

— …с нашими семьями, которые вскоре наденут траур, — негромко продолжил Грац.

Все замолчали, переглядываясь друг с другом. Нежданное напоминание о том, что все они смертны, черным туманом вползло в души. Напоминание о том, что они могут окончить жизнь на плахе, не дожив и до двадцати пяти.

— Кто встал на сторону Церкви? — тихо спросил Глазго.

— Твой отец, герцог Стюарт, — ответил Гибелли, — и мой родитель. С ними также эрл Маршалл и граф Борджиа.

На лицах молодых дворян не отразилось ни облегчения, ни удивления, лишь кое-кто кивнул. Юные лорды услышали то, что и ожидали услышать.

— Что до меня, — медленно проговорил Гибелли, — если лорд, отец мой, желает, чтобы я взошел на эшафот, мне все равно.

Нервно дернувшийся кадык опроверг его слова.

— По крайней мере, я его не виню — более того, считаю благородным и правильным встать за права нашего сословия. Не сомневаюсь, что смерть моя поразит его в самое сердце и лишь сильнее разожжет огонь мщения, и тогда он вдвойне укрепится в решимости низвергнуть этого выскочку Логайра. На благо рода Савой и всех великих лордов.

Наступила тишина.

— Ты прав, — высказался наконец Гвельф. — Это касается и меня с моим родителем. Но как быть с нашими душами, а? Что, если отец Боквилва прав, а архиепископ ошибается? — Гвельф смотрел на Гибели серьезно, не отрываясь.

— Н-да, — Гибелли поднял глаза на собеседника. — У меня нет большого желания стать проклятым и вечно испытывать муки только потому, что мой отец поддерживал еретика-церковнослужителя.

— Может быть, архиепископ и не ошибается, — вставил Честер. — И что тогда? Может быть, те из нас, кто держится Рима и короля, будут гореть в вечном пламени.

— Тебе легко говорить! — взорвался Гибелли. — Ты-то преспокойно доживешь до своих семидесяти, прежде чем задумаешься о судном дне! Ты-то увидишь, чем кончится эта смута, и какая Церковь права, у тебя еще будет время покаяться в случае чего! А мы, чьи родители восстали против короны, — не успеет король оседлать своего боевого коня, как мы отправимся на плаху!

— Да, мне нечего бояться казни, — ответил Честер, твердо глядя вперед, — если только меня не убьют на поле битвы.

Гибелли замолк, не сводя с него глаз. Молодые лорды оцепенело застыли, до костей пробранные этой леденящей кровь мыслью.

Гвельф грохнул кулаком по столу.

— Банда великовозрастных балбесов! Простофили, дурни! Ну что мы трясемся, глядя, как долгополые бьются над словами! Что толку в их болтовне? Ведь Бог есть Бог, и его-то их слова не изменят.

— Недурно сказано, — съехидничал Глазго. — Ты повторишь это и тогда, когда тебя поволокут под топор?

— Верно подмечено, — Д'Аугусто наконец уселся. — Мы — лорды этой земли, и нам ли не знать всех хитростей борьбы за власть? Разве вы не видите?

Лорды замолкли, удивленно глядя друг на друга, затем неуверенно закивали.

— Это верно, они борются за место под солнцем, — по-волчьи оскалился Гвельф.

— Так давайте смотреть на это именно, как на состязание, — Д'Аугусто подался вперед, наставив на Гибели палец. — Подумайте-ка, милорды, если идет война, и мы хотим, чтобы наш род в любом случае уцелел — как мы поступим?

— Ну… — Гибелли замялся, наморщил лоб. — От нашего рода должно воевать по наследнику с каждой стороны?

— Вот именно! — стукнул по столу Д'Аугусто. — Так с незапамятных времен поступали наши предки, когда могучие владыки сражались за власть. Выступайте на стороне короля, милорды, и повинуйтесь всем его приказам, не больше, но и не меньше, и тогда, если Его Величество победит, вы унаследуете титул и земли своих отцов!

Гибелли удивленно уставился на него. Затем его брови собрались в подозрительной гримасе.

— С какой это стати ты даешь мне такой совет, ты, сторонник короля? Или ты боишься, что я встану на сторону своего рода?

— Признаюсь, я хотел бы этого — но я с не меньшей радостью просто увидел бы тебя живым и в рядах воинов. Там от твоей головы будет больше толку, чем в корзине палача.

— А что, если победят наши родители? — воскликнул Глазго. Гибелли обернулся к нему.

— Неужели до тебя не доходит? Они поймут, почему ты встал на сторону короля, они не хуже нас знают историю своих родов, и их действия в подобных междоусобицах! Не так ли повелось — если в роду было два наследника, то один отправлялся воевать за сюзерена, а второй — за мятежника?

— Верно, — кивнул Глазго. — Конечно, ты прав — несомненно, наши отцы простят своих блудных детей.

— Ха, а мы сохраним головы на пле… — Гибелли осекся. — Боже, каким же трусливым мерзавцем я стал! Ставить свою жизнь превыше чести!

Он резко обернулся к Д'Аугусто:

— Твои хитрые речи, милорд, едва не соблазнили меня нарушить верность моему родителю и роду! Но я знаю твое истинное лицо — лицемер, проныра, ты бросаешься на сторону любого, кому улыбнется удача! Изыди, сатана!

— Мой голос — это голос рассудка, и только, — тихо ответил Д'Аугусто.

— Голос двуличия, голос измены! Уж не потому ли ты встал на сторону Туана Логайра, а?

— Нет, — ответил Д'Аугусто.

* * *

— Что же это? — архиепископ обвиняюще ткнул пальцем в лицо брату Альфонсо. — Ты уверял, что наши монахи возмутят народ против короля! И вот, королевские чародеи предвосхищают каждый наш ход и даже поднимают людей против монахов?

Архиепископ стоял спиной к окнам кабинета, и солнечный свет, бьющий в окно, облекал его фигуру сиянием, оставляя лицо в тени. Брата Альфонсо, казалось, вовсе не трогали брошенные упреки. Он старался сохранить бесстрастное выражение, чтобы не выказать презрения, и отвечал подчеркнуто покорным тоном:

— Это всего лишь разумный ход противника, милорд. И мы должны ответить контрударом.

— Что, контрударом на контрудар? Ты говоришь загадками, брат Альфонсо! Как же мы им ответим?